У обе работницы волосы подобраны под платочки
Валентине Михайловне Ярошевской
Зовут меня Сергей Иннокентьевич Слесарев, хотя я на самом-то деле Слюсарев, но, прокатывая человека по калибрам армейской жизни, дорогая наша действительность постепенно снимала или целесообразно стесывала топориком с человека все умственные и прочие излишества, чтобы он не портил строя, не изгибал ранжира, ничем не выделялся из людского стада. Малограмотные хлопцы с Житомирщины или с Волыни, которым не дано было выбиться в полководцы иль хотя бы в старшины, приспособили себя в писари и тут уж царили, включая на всю мощь те полторы извилины, которыми наделил их Создатель.
Поначалу я сердился, возражал, сопротивлялся, если искажали мою фамилию, но когда получил красноармейскую книжку перед отправкой на сталинградскую мясорубку, махнул рукой: не все ли равно, убьют меня Слюсаревым или Слесаревым — какое это будет иметь значение перед историей? Мать с отцом живут по адресу, заключенному в пластмассовый патрончик, и узнают, а не узнают, так почувствуют, что это их сын, Сергей Иннокентьевич, сложил голову на Волге или где-то еще дальше.
Так же вот, как я, безвольно отдаваясь казенному упрощению, военному бюрократизму, наш народ постепенно исказился не только в личном документе, но и характером, и обликом своим. Нынче почти над каждым русским дитем висят явственные признаки вырождения. А началось-то все с буковки, с какого-нибудь родового знака, с нежелания сопротивляться повсеместному произволу.
Работая после войны слесарем вагонного депо, я по ротозейству, свойственному людям задумчивым, не успел назвать другого кандидата, и меня избрали в профсоюзный рабочий комитет. Знакомясь с бумагами, я с удивлением узнал, что в нашей бесправной стране еще существуют остатки дотлевающей демократии. Администрация предприятия обязана каждый год заключать с рабочими коллективный договор. В этом важнейшем для жизни трудового человека документе я обнаружил, что рабочий люд сам постепенно уступил всякие свои права родному государству, сделался бесправным большей частью по своей лени и бездумию. Из колдоговора каждый год исчезали пункт за пунктом, параграф за параграфом. Одним из первых исчез из договора пункт о праве на забастовку, продержавшийся на иных крупных предприятиях аж до середины тридцатых годов.
К той поре, когда мне довелось отбывать профсоюзную нагрузку, никто уже колдоговора, вывешенного в профсоюзном комитете, в партбюро и кое-где в цехах — на досках объявлений, — не читал. Собрания по заключению колдоговора проводились раз в году, но и тогда, чтобы собрать кворум, начальники цехов закрывали душевые вместе с чистой одеждой, никого после смены домой не отпускали до тех пор, пока не будет утвержден общим собранием важнейший трудовой документ. На вопрос, как голосовать — за каждую статью и параграф отдельно иль за весь договор сразу, — следовал неизменный ответ: «Сразу!»
Ну, я забежал вперед. Рассказ мой или личное воспоминание не об этом, не о правах и бедах трудящихся, а о любви, о несостоявшейся любви, объехавшей, облетевшей или прошагавшей мимо меня. Ах, как я завидую тем моим братьям фронтовикам, которые так жадно вглядываются в военное прошлое, и там, средь дыма и пороха, среди крови и грязи, замерцает издалека им тихой, полупогасшей звездочкой то, чего нет дороже, то, что зовется совершенно справедливо наградой судьбы.
В сталинградской мясорубке меня не дорубило, лишь покалечило. Долго я путешествовал по госпиталям, долго и много шарились в моей требухе усталые хирурги, чего-то отрезали, удаляли, пока наконец, облегченного, не возвратили в строй.
Осенью сорок четвертого года на одной из многочисленных высот в Карпатах я был тяжело ранен осколком авиационной бомбы — раскрошило в бедре моем кость, в боку выбило ребро, каменьями избороздило лицо. Я потерял много крови, пока на перекладных и попутных транспортах доставили меня в медпункт, затем, уже в санпоезде, — в стационарный госпиталь. «Жизненно важные» центры, как писалось в истории болезни и говорилось врачами, оказались не задеты, мясо же на молодом теле нарастет. Однако ж и молодое, беззаботное тело способно гнить при тех лекарствах и снадобьях, которые имелись в госпитале, да и во всей тогдашней медицине, обслуживающей рядовой состав: гипс покрепче, марганцовка и мазь, похожая на солидол, стираные бинты, — лечись, героический боец, если хочешь жить.
А что делать? И лечились, и выздоравливали, пусть и не вдруг.
Весной сорок пятого года я был комиссован в нестроевики и направлен на военно-почтовый пункт в местечко Ольвия, что на Житомирщине, а может, и на Подолии, — я сейчас уже не помню, — где женское поголовье почтовиков, назначенное к демобилизации, жаждало замены, чтобы поскорее вернуться домой.
Ольвия — благословенный райгородок, стоящий чуть поодаль от железной дороги и от всяких других важных и беспокойных магистралей. Вкалывающих бок о бок почту и цензуру отцы тыловой части навострились устраивать добротно. Ольвия, совсем почти не тронутая войною, была тем райским местечком, где можно было отъедаться, стрельбы не бояться, офицерам заводить романы, иногда заканчивающиеся женитьбой, и солдатам — правда, реже — случалось встретиться с любовью, этим вечно обновляющим даром Господним.
Увы, увы, дар великий, дар бесценный умудрился я профукать — один раз по бесшабашности молодой, другой раз — уж точно — по вине нашей беспощадной, извилистой, лучше сказать старомодно, по причине изменчивой, бесчувственной судьбы. Мало это, очень мало для человеческой жизни — всего два сближения со счастьем, и оттого еще жальче прошлого и хочется, опять же как в старину, воскликнуть: «Ах, если б можно было повернуть прошлое вспять. »
Почта текла еще потоком, однако напор белых волн ослабевал, успокаивалось взбаламученное море, оседал на землю дым войны, умолкало слово, исторженное тоскующим человеческим сердцем. Но в бывшей начальной школе, где располагался почтовый сортировочный пункт, оставались еще завалы пыльных мешков с письмами, штабелями сложенных в экспедиционных кладовых вдоль стен и меж столов сортировки.
Не передохнув, не осмотревшись, нестроевики попали в обучение, включились в работу. Ничего сложного в той работе не было: в секции, в этаком квадратном купе, сделанном из грубо сколоченных ящиков, по алфавиту были встроены соты и в те соты надо было забрасывать вынутые из мешков письма. Казалось бы, какая хитрость: помнишь алфавит — и шуруй от ящичка «А» к ящичку «Б» и так далее до ящичка «Я». Мечи письма попроворней, не путай буквы, не кидай конверты мимо сотов.
На перекладинке купейного косяка, в которое меня определили, виднелась бумажка, на ней написано: «№ 6 — Некрасова Софья Игнатьевна. Прожогина Тамара Алексеевна». Для удобства экспедиторов писана, точнее, для раздатчиков писем на сортировку. В той секции, где мне предстояло работать, куда определил меня начальник сортировочного цеха лейтенант Кукин Виталий Фомич, прыгали, точнее, по воздуху летали и неуловимо бросали письма две девушки, сделавшие вид, что никого они не ждут, начальника с «новеньким мальчиком» не слышат и так сосредоточены на работе, что все их помыслы поглощены трудом, и только трудом, нужным Родине.
— Софья! Тамара! Вот вам ученик, второго не досталось. — Лейтенант постоял, подумал, глядя на вдохновенную работу сортировщиц, шмыгнул остреньким носом, приложил ладонь ко вбок зачесанной, блеклой, вроде как мокрой челочке и добавил, удаляясь: — Пришлют еще бойцов, добавлю и второго…
Я стоял у входа в секцию, по которой, клубя пыль, метались девушки. Хотя и горела лампочка, спущенная с потолка на длинном шнуре в ящик почтового купе, я не вдруг различил, что одна девушка — блондинка, вторая же — черная, будто муха, и летает по тесному пространству тоже как муха, даже почудилось, что она жужжит. Девушки дали вдосталь полюбоваться вдохновенным их трудом. Муха фукнула носом или ртом, развеяв перед собою пыль, выдвинула из-под стеллажа вделанную в него толстую доску и села на нее. Следом то же самое проделала и напарница Мухи. Обе они были в застиранных сатиновых фартуках, расширенных до размеров халата мешковинами, пришитыми по бокам. У обеих работниц волосы подобраны под платочки. Странная самодельная спецовка делала их похожими на работяг с какого-нибудь вредного завода. У Мухи волосья не держались взаперти, лохмы или кудри торчали отовсюду. У ее напарницы волосы закатаны в валик над шеей и стянуты за ушами. Лица девушек угрюмы, в подглазьях тени. Пыль! — догадался я.
Источник статьи: http://www.litmir.me/br/?b=51498&p=1
Пожалуйста ответе по русскому языку
1) 1. За речкой простиралась низкая местность с моховыми полянами — предвестница тундры.
2. Наряду со стеклянными тонкостенными цилиндрическими сосудами в вашем расположении имеются линейка или миллиметровая бумага и банка из-под майонеза.
3. У обеих работниц волосы подобраны под платочки.
4. Возле каждого дома стояли рядком цветочные горшки напротив подпорных стенок полисадников.
5. А ещё там кругом дремучий лес над раскатистыми уступами древней речной поймы.
2) за речкой — обстоятельство, дополнение
в вашем распоряжении (дополнение или обстоятельство)
линейка, бумага, банка — подлежащее
из-под майонеза — дополнение
возле дома — обстоятельство или дополнение
напротив стенки — дополнение, обстоятельство
Источник статьи: http://otvet.ws/questions/7322816-pozhaluista-otvete-po-russkomu-yazyku.html
Упражнение 75
1) Запишите предложения, изменяя при необходимости форму слов и словосочетаний, данных в скобках. Объясните орфограммы в словах со скобками и пропущенными буквами.
1. По(за) (речка) прост. ралась низкая местность с (моховые поляны) — пре. вес. ница тундры. 2. (На)ряду со (стекля(н/нн)ый тонкостей(н/нн)ый ци(л/лл)индрический сосуд) в (ваше раз. поражение) имеются л. рейка или ми(л/лл)иметровая бумага и банка (из)под (май..нез). 3. У (обе р. ботницы) волосы п. добраны под (пл. точки). 4. Возле (каждый дом) стояли ря. ком цветочные горшки (на)против (п. дпорные стенки) п. л. всадников. 5. А ещё там кругом др. мучий лес (по)над (ра. катистые уступы) древней речной поймы.
2) Подчеркните существительные с предлогами как члены предложения.
каждого человека есть мечта, иногда несколько. Наше воображение рисует их нам, не давая остановиться на достигнутом, заставляя все время двигаться вперед. Если бы люди не умели мечтать, то основная масса изобретений так и не увидела бы мир. Мы бы так и остались на начальной ступени развития. А благодаря мечтателям и фантазерам человеческий род достиг того уровня, который мы имеем сейчас.
Часто, ложась спать, я мечтаю. О разном: о далеких путешествиях, о суперспособностях, о том, как овладею какой-нибудь необычной профессией – например, дрессировщика диких зверей. Все эти мечты из разряда неосуществимых, я это осознаю, но мне все равно интересно мечтать.
Главной же моей мечтой является – не терять близких. Я очень дорожу своей семьей и боюсь, что когда-нибудь настанет день и кого-то из них не станет в моей жизни. Такие мысли наводят на меня тоску, и тогда я представляю себе, что мы будем вместе всегда.
Не знаю, можно ли это назвать мечтой, но мне очень хочется завести собаку. Мама говорит, что это слишком большая ответственность, и что собака требует много времени, но я все равно не теряю надежды, что когда-нибудь у меня появится щенок хаски. Эти собаки очень умные и красивые. Мне иногда кажется, что они почти как люди. Все понимают, но не могут сказать. Возможно, когда я вырасту, то сам ее заведу.
Мой друг рассказывал мне, что мечтает стать капитаном дальнего плавания. Его влекут дальние дали, море и приключения. На мой взгляд, это очень опасная профессия, и я бы никогда на такое не решился. Но у каждого свои мечты и, вероятно, когда-нибудь он действительно отчалит от берега, стоя на белом корабле, и станет настоящим морским волком.
Хотелось бы, конечно, чтобы все наши мечты сбывались, но некоторые из них так и должны оставаться мечтами.
Источник статьи: http://otvet.ws/questions/7595460-uprazhnenie-75-1-zapishite-predlozheniya-izmenyaya-pri-neobhodimosti.html